Река времен

Из книги «Старчество в годы гонений». М.: Подворье Троице-Сергиевой лавры, 2001. С. 282—288.

Господь дал отцу Исидору долгие годы руководить стадом батюшки. «Я уже теперь давно у вас, — говорил с улыбкой отец Исидор, — неужели я все еще не стал для вас матерью, а только был и остался ею батюшка Агафон?».

Что было отвечать на это? Это было так. Но сестры любили милостивого и справедливого отца Исидора и благодарили Бога, что Он дал им успокоиться на нем за долгие годы его руководства. Все только и просили Бога о том, чтоб была продлена его жизнь. <...>

Но кончина батюшки продолжала еще и еще оказывать свое действие; не только иных, со стороны привлекала она в единое стадо, но, о, чудо! возвращала и тех, кто был своим и отошел на сторону далече. Так, только кончина батюшки и больше ничто другое вернуло обществу сестер сестру Марию севастопольскую, которая многие годы назад ушла от батюшки и жила со своей семьей. Известие о кончине батюшки заставило сестру Марию приехать в Москву, порвать с домашними и поселиться в небольшом подмосковном городке. <...>

Так текла река времен, так течет она и по сию пору. Где конец ее течению? Что образуется из всего того, что сотворил Господь своею милостию и трудами незабвенного отчи нашего?

Нам того не видно, сейчас вперед еще трудно глядеть, многое впереди неясно. Слава Богу, что хотя потом, спустя годы и годы, мы немного начинаем разбирать узор, начертанный Господом на нас и на наших жизнях.

* * *

Что представляет собою наше малое стадо среди огромного миллионного мира с его светскими путями и задачами?

Отче любил думать об идее малого стада в мире. Он написал в свое время на греческом Евангелии матери Игнатии: «Не бойся, малое стадо, яко благоизволи Отец Мой дати вам царство» (Лк. 12, 32). Следовательно, по его идее, его малое стадо должно владеть всем миром, царствовать в этом мире, — конечно, не царством человеческим.

И что же мы, малое стадо? Таковы ли мы, чтоб исполнилось на нас это слово? Достигли ли мы любовью в меру обладания всем миром? Нет, думается, еще не y прииде время, еще не y совершися, еще не готовы для того сосуды душ наших.

Но если мы можем уподобиться в этом мире хотя бы течению тихой реки, несущей вдаль свои воды среди оживленных и пестрых берегов этой жизни, если мы подобны ей, когда в тихий день ранней осени она, как душа, лежит среди берегов и точно не движется, но вместе с тем только одна оживляет, одухотворяет, одушевляет их, — то это уже много. Быть душой душ современных людей, на дне которых всегда живет помысл о Боге и вечности, вызывать к жизни их сокровенные думы, отражать их и проявлять в своем жизненном течении — это ли не счастье, это ли не начало того, когда малое стадо обладает Царством, которое благоизволил дать ему Отец Небесный?

1952—1953 гг.

Мое творчество

Из неопубликованной беседы 1996 года

...Думаю, что корни того творчества, которым занимаюсь до последних дней, лежат в том, что мы, будучи еще молодыми, были приучены старцами открывать письменно наши неправды, наши огрехи, наши проступки — в виде того точного слежения за собой, которое мы называли откровением помыслов. Письменно — потому что ввиду большой занятости нашего старца и потому, что мы все работали, естественно, говорить подробно каждый день не представлялось возможным. Устное ежедневное откровение — это было только в золотые времена монашества, и мы знаем из патериков, как старцы принимали духовных детей и как дети каждочасно, а иногда и каждоминутно ходили вверять свою душу старцу. Так мы начали писать наши проступки; собирали несколько дней, записанных нами, и отдавали на прочтение батюшке. Эти листочки с записями также назывались «помыслы».

Писать помыслы надо было регулярно; у нас был маленький мешочек, куда мы складывали наши записки, и который потом доставлялся батюшке, и батюшка этот мешочек разгружал, читал и отвечал нам по мере сил. <...>

Итак, мы остаемся одни, переходя в руки людей, которые уже не имеют монашеского звания, но в душе остается то, что привил батюшка — анализ своих действий, и у меня это выражается в том, что, приезжая каждое лето в свое дорогое Тучково, получая возможность отдыха от своих занятий, я проверяю прошедший год, проверяю его с точки зрения внешних событий, проверяю его с точки зрения своих внутренних переживаний, пишу.

Кому я пишу? Я пишу батюшке. Оказывается эти мои годовые отчеты — краткие, на маленьком листочке бумаги — я пишу батюшке. Ему открываюсь, ему говорю, что было хорошего и что было недостойного в моей жизни, что было скорбного в моей скорбной работе. Там было очень много печального, в силу того, что я постоянно находилась под подозрением, под наблюдением, под недоверием, всегда ждала всяких неожиданных скорбей.

И так было довольно долго: я приезжала в Тучково, освобождалась от своих нагрузок, освобождалась от всех попечений, отрывалась от них мыслью и обсуждала свой год. Я уже даже и забыла о том, что я это делала, и только недавно в поисках писем батюшки, которые он нам писал, я встретила эти листочки и удивилась, что они еще целы.

Уже тогда, когда я стала болеть глазами и плохо видела, я кончила писать, поняла, что это уже утопия: батюшка не прочтет мои письма, которые я пишу ему каждый год; я плохо вижу, и время изжило это каждогодное отверзение души батюшке. Но, так или иначе, оно имело место как некое мое творчество, как некий мой духовный путь с этим вот карандашом...

И вот, жизнь идет дальше, я поняла, что в слове я нашла какой-то выход для себя, в слове, которое сначала не принимала, когда батюшка настоятельно заставлял меня писать помыслы. Теперь слово стало для меня той формой, которая выражает мою жизнь, и  в будущем оно будет мне помогать.

...Среди своих старых бумаг я вдруг нахожу краткое — на несколько страничек — описание жизни отца Никиты, который был нашим первым восприемником после того, как мы потеряли батюшку. Хотелось написать о его светлой личности, о его кротком характере, о его очень недолгом руководстве нами — в течение года или полутора лет. И нахожу вдруг эти записки, лежащие сложенными в моих старых рукописях. <...>

Слово как таковое оставалось у меня в душе, и оно возникает как новая опора, как посох моей жизни в молитвенном руководстве Святейшего Патриарха Алексия I. <...> Его богослужения я воспринимала всей душой; его особенное служение Божественной Литургии я воспринимала как руководство без слов в нашей жизни, в которой уже оскудели руководители, наши старцы, но которая, тем не менее, требовала очень серьезных решений и была часто очень суровой <...> Итак, я живу, работаю, хожу в храм; к старцам уже нет доступа: они уже кончают свою земную жизнь, и остается руководство без слов — в служении Святейшего Патриарха Алексия, службы которого мы посещаем неопустительно, и откуда мы черпаем себе силы для жизни.

И вот, в одну из торжественных служб, еще до того как Святейший Алексий воспринимает звание Патриарха, в 1944 году, в праздник Воздвижения Креста Господня на Божественной Литургии, когда владыка Местоблюститель берет святой крест со святого престола и выходит к народу, произнося известные слова о винограде Божием — «посети виноград сей и утверди и, его же насади десница Твоя», — что-то происходит с моим сердцем, я понимаю, что я тоже виноград Христов, хоть и недостойная, но что я под благословением этого креста должна как-то прожить свою жизнь, должна как-то сохраниться как личность, и что я должна ответить на это руководство Святейшего Патриарха словом, которое это служение, это руководство у меня исторгает.

Так, я считаю началом своего подлинного духовного творчества именно 1944 год, именно праздник Воздвижения Креста Господня, когда я начала регулярно писать.

Сначала я писала очень небольшие вещи, которые я называла миниатюрами, где отражались некоторые мимолетные мои переживания. Одни из этих переживаний были тесно связаны с могилкой на Немецком кладбище, где была похоронена матушка — родительница нашего духовного отца, и где, по благословению отца Зосимы, был зарыт отпустительный текст, который на заочном отпевании отец Зосима прочел над батюшкой. Сюда, к этой могилке стремились все наши сестры, все эти годы приходили они как к живому батюшке, открывали ему свои помыслы, руководствовались тем или иным сердечным чувством, которое их посещало на этой могилке. Вот туда я пришла после того как поняла, что мне дано слово для того, чтобы выразить свое состояние души. И одна из первых моих миниатюр была о том, как на могилке батюшки я ощущала его присутствие. С нее я начала писать еще более крупные вещи, но всегда слово помогало мне нести тяготу и большую нагрузку моей жизни, так как очень скоро после 1944 года я стала руководить лабораторией и с 1945 года несла это иго 30 лет, руководя, как помогал мне Господь, и направляя стопы моих учеников, друзей и крупных ученых из других областей в область изучения туберкулеза.