Православие неотделимо от общественной миссии

С интересом прочел статью игумена Петра (Мещеринова) в «Церковном вестнике» № 13—14. Со многим можно согласиться. Действительно, существует опасность низведения Православия до роли некоей приправы к государственной идеологии, универсального оправдания любых действий государственной власти или настроений большинства народа. Среди «номинальных православных» немало людей, по ощущению которых принадлежность к нашей Церкви есть лишь символ национальной самоидентификации, а что сверх этого — богословие, духовная и литургическая жизнь, само Евангелие Христово — то вроде как и не обязательно.

Впрочем, осуждать таких людей не берусь. Да, многие из них заматерели в «христианстве без Христа». Есть и такие, кто, проведя немалое число лет в Церкви, отошли в язычество или неверие. У некоторых культ нации превратился в самое настоящее идолослужение, лишь для видимости и по случаю прикрываемое православной фразеологией. Но все-таки для многих изначальный патриотический посыл стал дверью, ведущей к истинному Православию, к полноте веры, к постоянной молитве, к глубокому и активному участию в церковной жизни. Лично знаю очень много таких людей, в том числе государственных деятелей, офицеров, бизнесменов, артистов, писателей.

Глубоко убежден, что сегодня наша Церковь, благодаря позиции Святейшего Патриарха Алексия II и в целом ее священноначалия, благодаря здравомыслию абсолютного большинства духовенства и простых прихожан, преодолела опасность превращения в националистическое политобъединение. Опасность такая была вполне реальной в начале 1990-х годов, когда на волне тотальной и очень популярной критики тогдашних властей церковная среда с придыханием внимала сторонникам этнократии. В период массового неофитства и скорых рукоположений такое увлечение национализмом могло привести к настоящему перевороту в Церкви. Мы реально могли последовать за некоторыми восточноевропейскими Церквами, в которых за богослужением пустовато, а духовенство и миряне соревнуются друг с другом в культурных и политических инициативах, смысл которых — в прославлении своей страны и своего этноса.

Свою лепту в преодоление Церковью опасности «националистического уклона» внесла в конце восьмидесятых — начале девяностых годов и определенная часть православной интеллигенции. Впрочем, послание этих людей большей частью церковного народа не было принято, и неспроста многие из них потом изменили свои взгляды на Россию и мир. Видимо, так произошло потому, что одним из лейтмотивов их аргументации, как и нынешних рассуждений отца Петра, было некритическое отношение к Западу. В перестроечный период нас убеждали, что Америка и Европа несут «немытой России» истинный свет, тем более что христианство в западных странах имеет разветвленную социальную структуру, газеты, телевидение, массу благотворительных институтов.

Однако вскоре люди поняли, что Запад для России — «и не друг, и не враг, а так». Что церкви там приспособились к обществу потребления, все больше занимая место в ряду не самых популярных мест для релаксации. Что христианское влияние в СМИ, обществе, социальной системе сохраняется не благодаря гибкости церковных общин, а по инерции — вследствие былых привилегий, полученных при королях, князьях и курфюрстах. Наконец, мыслящие русские люди отчетливо увидели и явное стремление изгнать религию из общественной и государственной жизни, свойственное нынешней западной элите — политической и интеллектуальной. Не случайно гости, прибывающие в нашу Церковь из Америки и Европы, часто говорят, что ожидают «свет с Востока», то есть из России, а репродукции православных икон есть во многих католических и протестантских храмах Франции и Бельгии — стран, где скоро не останется местного духовенства, а традиционные церкви стали пристанищем пожилых людей и социальных маргиналов.

Да, Запад — не источник всех русских бед. Да, по Евангелию, из сердца человеческого (в том числе из сердца русского) «исходят злые помыслы» (Мф. 15, 19—20). Но на это сердце, особенно молодое, очень сильно влияет культ роскоши, комфорта, вседозволенности и слепого следования инстинктам, который пришел именно оттуда — с Запада. Впрочем, влияют и оставшиеся на Западе примеры настоящей христианской нравственности. Правда, таковые не так часто видны на поле российских СМИ. Лишь иногда они проскальзывают в новостях или — между прочим — даже в голливудских фильмах.

Православный христианин не должен быть некритичным «служителем» народа или государства. Он должен иметь дерзновение обличить, если нужно, и власть, и большинство своих соотечественников. Единство народа Божия — Церкви Христовой — «обеспечивается не национальной, культурной или языковой общностью, но верой во Христа и Крещением. Новый народ Божий не имеет здесь постоянного града, но ищет будущего (Евр. 13, 14)» («Основы социальной концепции Русской Православной Церкви», II.1). Русская Церковь всегда была открыта к самым разным народам, и именно поэтому я убежден, что ее всечеловеческая миссия рано или поздно возьмет верх над любыми мелкими национализмами, при помощи которых сегодня пытаются расколоть ее единство, созидавшееся десятью веками.

Впрочем, в уже упомянутом соборном документе говорится: «Церковь соединяет в себе вселенское начало с национальным» (II.2). Даже самый «продвинутый общечеловек» не станет отрицать право людей на самобытность, связанную с возрастом, полом, происхождением, культурой, национальностью. И Церковь, видя все эти различия бесконечно богатого Божия мира, вполне может и призвана способствовать раскрытию уникальных характеров — и личностных, и народных, — делая национальные культуры средствами проповеди Евангелия и устроения христианской жизни.

По мысли отца Петра, Церкви нельзя превращаться в охранительное гетто, становиться средоточием ностальгии по прошлому и оборонного сознания. Воистину, да не будет того. И цитируемые моим собратом слова «Царство Божие внутрь вас есть» (Лк. 17, 21) — это не призыв к бегству из мира внешнего в мир внутренний, но заповедь, смысл которой напомнил нам преподобный Серафим Саровский, сказавший: «Стяжи дух мирен, и вокруг тебя спасутся тысячи». Обретая благодать Божию, мы не можем не делиться ею с другими. Не можем не стремиться преображать окружающий мир, даже если это мир политики, экономики, культуры, государственного строительства, патриотического действия. И если православные христиане будут чураться общественной жизни как чего-то «грязного и неинтеллигентного», они недалеко уйдут от тех неофитов, которые, по словам игумена Петра, готовы лишь «молиться, поститься, ни с кем не разговаривать, знать только духовника, келью, и всё». Народ же и государство в этом случае останутся во власти старосоветского и новоинтеллигентского безбожия.

Многие оппоненты излишней политизации Церкви часто цитируют недавно почившего филиппинского кардинала Хайме Сина, автора блестящего афоризма: «Если Церковь заключает политический брак, она рискует скоро овдоветь». Однако немногие знают, что тот же католический иерарх однажды заявил: «Моя задача — ввести Христа в политику. Политика без Христа — величайший бич нации».

Глубоко убежден, что светильник нашей веры мы не должны хранить «под сосудом» (Мф. 5, 15). Православие несводимо лишь к частной жизни верующего или к жизни церковной общины. Оно, как и любая живая вера, не может не стремиться к устроению жизни общества и государства по законам высшей правды. Православная община, составляющая большинство в России, вполне может предложить обществу, включая религиозные меньшинства, свою национальную идею. Игумен Петр не отрицает этого и даже дерзновенно пишет, что такой идеей должна быть собственно Церковь.

В то же время он утверждает, что «нынешний русский народ в большинстве своем нецерковен», православная миссия остается безуспешной, а Церковь занимает «маргинальное положение» в российском обществе. Не думаю, что это совсем уж так:  Православие завоевывает все большее пространство в СМИ и общественных дебатах, бабушки в храмах — по крайней мере городских — давно стали меньшинством, а среди православных христиан не так уж мало успешных, активных и совсем немаргинальных людей. Но даже если диагноз отца Петра верен, разве мы должны консервировать такое печальное положение Церкви и народа? Разве не нужно нам утроить усилия, чтобы просвещать людей и делать более христианскими нашу политику, наше общество, наше государство?

На этом пути, с моей точки зрения, нам не стоит отказываться ни от «византизма», ни от наследия Российской империи. Между прочим, именно Византия, с ее учением о симфонии Церкви и власти, сохранила для варварских народов Западной Европы римское право, христианскую культуру, высокое богословие. Да и историческая Россия, с ее идеалом единства Церкви, народа и правителей, дала миру вдохновляющие примеры трудовых и ратных свершений. Между прочим, на мой взгляд, настало время наконец разрушить подхваченный либералами советский миф о тотальном отступлении народа от Церкви после 1917 года, якобы «свидетельствующий» о его поверхностной религиозности до революции. Сама Гражданская война, крестьянские восстания, длившееся до 60-х годов сопротивление народа закрытию храмов, исповедание веры большинством населения во время переписи 1937 года и, наконец, тысячи мучеников и исповедников, равного числа которых не было ни в одном другом народе — разве это не свидетельство крепости веры православных христиан: русских, украинских, грузинских и прочих? Да, они не смогли победить большевизм. Наверное, потому, что в силу православного воспитания не были готовы стрелять первыми и без разбора, как это делали ленинско-сталинские палачи. Но духовная победа, одержанная ими, в конце концов привела к падению богоборческого тоталитаризма и к возрождению Церкви.

Итак, неужели наше традиционное самосознание — лишь набор заблуждений, которые нужно отринуть ради следования Западу, лучшие представители которого сами ищут у нас помощи посреди духовного кризиса? И стоит ли нам стремиться в «доконстантиновские времена», то есть, собственно говоря, в период гонений? Если говорить категориями российской истории — на диссидентские кухни брежневских времен? Бесспорно, церковная среда тогда была в каком-то смысле чище, проще, яснее. Но мне бы в те годы возвращаться не хотелось.

Согласен с отцом игуменом: сегодня нам вряд ли нужно пытаться воссоздать православную империю. Пока есть дела понасущнее. Согласен и с тем, что Православие нельзя отождествлять только с охранительством. Да и не советский же образ жизни, в самом деле, нам сохранять... Но дать людям новый, старый, вечный идеал — идеал православного общественного действия, идеал соединенного со вселенскостью христианского патриотизма, идеал «симфонического» соработничества Церкви и власти, — мы можем. Можем и должны. На благо России, Украины, Белоруссии, Молдовы и всех других стран, где служит Богу наша Церковь.