Образ Церкви в дневниках протопресвитера Александра Шмемана

27 марта в редакции газеты «Церковный вестник» состоялся круглый стол, посвященный публикации дневников протопресвитера Александра Шмемана. В обсуждении приняли участие: ректор Свято-Тихоновского православного гуманитарного университета протоиерей Владимир Воробьев, профессор Санкт-Петербургской духовной академии протоиерей Георгий Митрофанов, главный редактор санкт-петербургской радиостанции «Град Петров» протоиерей Александр Степанов, руководитель Школы молодежного служения Патриаршего центра духовного развития молодежи при Даниловом монастыре игумен Петр (Мещеринов). Вел круглый стол ответственный редактор газеты «Церковный вестник» Сергей Чапнин.

Сергей Чапнин: Дневники о. Александра Шмемана — это хороший повод для широкой церковно-общественной дискуссии. Но очень важно с самого начала задать в ней правильный тон, наметить вектор ее развития. Я вполне намеренно не предлагаю конкретные вопросы. Однако выскажу одно пожелание: в искренних, глубоких размышлениях о. Александра звучат самые разные темы — культура, история, семья и многие другие. Думаю, для нас центральной темой является тот образ Церкви, который возникает в дневниках о. Александра.

Протоиерей Георгий Митрофанов: Публикация дневника о. Александра Шмемана представляется мне событием очень значимым. По тому, как этот дневник отзовется в нашей церковной жизни и насколько поставленные в нем проблемы станут нами обсуждаться, можно будет понять, в какой степени мы в нашей церковной жизни еще способны к тому духовному творчеству, которое когда-то вдохновляло святых отцов.

Надо сказать, что о. Александр Шмеман не только поставил проблемы, до понимания которых многие в современной церковной жизни не доросли, он сделал еще более важное: решился обозначить те проблемы, которые мы только ощущаем, и неразрешенность которых болезненно отзывается в служении многих пастырей. Вместе с тем эти проблемы мало кто дерзает выносить на обсуждение, формулировать в такой кричащей остроте, в которой их сформулировал даже не сам о. Александр Шмеман, а вся наша церковная жизнь.

Я бы хотел начать с проблемы внеисторизма современной церковной жизни. Будучи изначально церковным историком, о. Александр обращается к очень важной теме традиции и истории. Он пишет: «Исторически центральной и определяющей в Православии всегда была категория не православия по существу, то есть Истины, а именно “православного мира”, неизменного потому, что он православный, православного потому, что он неизменный. Поскольку же мир этот неизбежно и даже радикально менялся, то первым симптомом кризиса нужно признать глубокую шизофрению, постепенно вошедшую в православную психику: жизнь в нереальном, несуществующем мире, утвердившемся как реальный и существующий. Православное сознание “не заметило” крушения Византии, Петровской реформы, революции, не заметило революции сознания, науки, быта, форм жизни... Короче говоря, оно не заметило истории... На деле оно (православие — прим. ред.) изнутри определено, и окрашено, и подавлено как раз теми “переменами”, которые оно отрицает, определено неким “надрывом”. Этот надрывный уход каждого — будь то к “Отцам”, будь то к Типикону или же в католичество, в эллинизм, в “духовность”, в русизм, в быт, в безбытность, но непременно уход, отрицание, — сильнее, чем утверждение... Эта невозможность для православных что-либо понять, даже друг друга, полное отсутствие православной мысли как понимания и оценки истории: все это... плоды того же основного кризиса — внутреннего, глубинного “а- и анти-историзма” Православия или, вернее, православного мира, неспособности его справиться изнутри с основной христианской антиномией — “в мире сем, но не от мира сего”, неспособности понять, что самый что ни на есть “православный” мир все же именно “от мира сего” и что всякая его абсолютизация есть измена».

Размышления о. Александра ставят одну из глубинных проблем не только православного мировоззрения, которым не все православные христиане осознанно живут, но православной ментальности, которая присутствует на разных уровнях у разных православных христиан в меру их активного участия в церковной жизни.

Сергей Чапнин: Отец Георгий, уточните, с каких позиций вы говорите: как церковный историк или как приходской священник? Я понимаю, что для вас как для историка этот тезис, безусловно, актуален. А как его можно прокомментировать с точки зрения приходской жизни?

Протоиерей Георгий Митрофанов: Для меня этот дневник — ни в коем случае не настольная книга для историков или богословов. Это скорее настольная книга для практикующих священников, достаточно развитых, чтобы понимать то, что пишет о. Александр, и достаточно часто пребывающих в одиноких раздумьях над теми же проблемами. К сожалению, те проблемы, которые ставит и обсуждает о. Александр, не становятся предметом обсуждений наших приходских или епархиальных собраний. Поэтому дневник о. Александра, по существу, выполняет функцию духовного наставника для многих приходских священников. Точнее, может исполнять такую функцию.

Я бы дерзнул предложить еще одну цитату, которая фокусирует наше внимание на проблемах, касающихся приходской жизни. «В Православии — историческом — начисто отсутствует сам критерий самокритики. Сложившись как “православие” — против ересей, Запада, Востока, турков и т.д., Православие пронизано комплексом самоутверждения, гипертрофией какого-то внутреннего “триумфализма”. Признать ошибки — это начать разрушать основы “истинной веры”. Трагизм православной истории видят всегда в торжестве внешнего зла: преследований, турецкого ига, измены интеллигенции, большевизма. Никогда — во “внутри”. И пока это так, то, по моему убеждению, никакое возрождение Православия невозможно. Главная же трудность здесь в том, что трагизм... укоренен, гнездится в тех явлениях, которые принято считать, в которые принято верить, как именно в саму сущность Православия, его вечную ценность и истину. Это, во-первых, какое-то “бабье” благочестие, пропитанное “умилением” и “суеверием”... Стихийная сила этого благочестия, которым можно жить как чем-то совершенно самодовлеющим, вне какого бы то ни было отношения ко Христу и к Евангелию, к миру, к жизни... Это “благочестие” и есть то, что вернуло христианству “языческое измерение”, растворило в религиозной чувственности. Оно и Христа мерит собою, делает Его — символом самого себя».

Я бы эту мысль конкретизировал следующим образом. Наблюдая нашу повседневную приходскую жизнь, я задумываюсь над тем, как мало в ней присутствует собственно Христос, как мало нужен многим Христос. Нужно часто все что угодно, только не Христос. Нужен реестр святых, напоминающий расписание врачей-специалистов в районной поликлинике, на случай всякого рода неприятностей, нужна какая-то очень четко сформулированная технология освящения водой, землей, елеем. Нужен какой-то комплекс мер психотерапевтического характера, который осуществляет духовник... Об этом о. Александр, рассматривая проблему исповеди в современной Церкви, говорит очень резко. То, что он в первом тезисе фиксирует выражением «бабье благочестие», говорит об очень серьезном неблагополучии наших прихожан. Христос не требуется многим нашим прихожанам, — а требуется им действительно вернувшаяся в языческое измерение религиозная жизнь, растворенная в религиозной чувственности.

Далее о. Александр пишет: «Это, во-вторых, гностический уклон самой веры, начавшийся уже у Отцов (приражение эллинизма) и расцветший в позднем богословии (западной интеллектуализм)».

Это очень серьезная проблема духовной школы. История русской духовной школы часто поражала современников тем, сколь искусительно было пребывание в ней поколений поповских детей. Семинаристы-нигилисты — один из символов XIX века. Это в значительной степени результат того, что живой детский религиозный опыт юного христианина испытывал колоссальные искушения в духовной школе, в которой царствовал вот этот самый дух схоластики. И каждый мыслящий семинарист переживал кризис, далеко не всегда разрешавшийся столь же благополучно, как это было у о. Сергия Булгакова — возвращением от марксизма к идеализму. А для тех, кто не был склонен размышлять, этот конфликт схоластичности образования и духовной жизни разрешался в том, что они становились бездумными требоисполнителями, растворявшимися в том самом мало нуждающемся во Христе магизме, который был характерен для приходской жизни не только нашего времени. Это очень серьезная проблема.

Сергей Чапнин: Отец Александр очень остро ставит проблему исповеди в современной церковной жизни, ее несоответствия традициям и практике Церкви...

Протоиерей Георгий Митрофанов: Эту тему я могу обозначить еще одной очень выразительной цитатой. Вот что пишет о. Александр: «Когда я исповедую, у меня всегда чувство, что это не я, а кто-то другой, и что все, что я говорю, — безличные прописи, не то, совсем не то. Но от священника ждут, требуют такого руководства, в нем видят суть священства. Может быть, я страшно ошибаюсь, но я как-то никогда не видел никакой особой пользы, вокруг себя, в Церкви — от этого духовничества. Напротив, видел всегда скорее вред: потакание эгоцентризму, тонкой духовной гордыне (с обеих сторон), какому-то сведению веры к себе и своим проблемам... Мне скажут: а старчество, которым так модно сегодня заниматься? Возможно, даже наверное, что старчество есть особое призвание в Церкви, не совпадающее со священством, с пастырством как таковым. Но ведь это призвание, если всерьез принять все то, что мы о старчестве знаем, совсем не в этом вот интимном духовничестве, не в объяснениях и разрешениях проблем, а в том же явлении самой реальности. И потому так опасен псевдостарец, столь расплодившийся в наши дни, и сущность которого в духовном властолюбии. На это псевдостарчество толкает сама система, делающая из каждого священника “духовника” и маленького “старца”... Лично я вообще бы отменил частную исповедь, кроме того случая, когда человек совершил очевидный и конкретный грех и исповедует его, а не свои настроения, сомнения, уныния и искушения. А что же делать со всеми этими обычными “состояниями”? Я убежден, что подлинная проповедь есть всегда (о чем бы она ни была) одновременно и ответ на них, и их исцеление. Ибо она всегда есть проповедь о Христе, а все это “снимается” только Христом, знанием о Нем, встречей с Ним, послушанием Ему, любовью к Нему».

На первый план здесь выступает вот какая проблема: исповедующиеся часто имитируют исповедь, а исповедующий часто имитирует духовничество. Священники не знают, как исповедовать, и очень тяготятся той исповедью, которая происходит на практике. Утешаются они только общей исповедью, когда, в силу физической невозможности исповедовать большое число прихожан на литургии, они просто, сказав краткое слово и прочтя молитвы, покрывают всех епитрахилью и не спрашивают ни о чем, кроме как об имени. Конечно, это суррогатная исповедь — и в понимании священников, и в понимании мирян. У подавляющего большинства священников нет того харизматического дара для проведения общей исповеди, которым обладал о. Иоанн Кронштадтский. Однако именно общая исповедь лишает их очень обременительного, тяжелого и нравственно, и психологически «разговора» на исповеди. Как мы видим, тем же тяготился и о. Александр Шмеман.

Сергей Чапнин: Об этой проблеме я просил бы сказать несколько слов и отца Владимира. В лекциях по пастырскому богословию, в ваших многочисленных выступлениях вы уделяете много внимания проблемам исповеди и духовничества. Как бы вы прокомментировали размышления о. Александра Шмемана?

Протоиерей Владимир Воробьев: Мне действительно приходилось неоднократно говорить о том, что в наше время исповедь совершается так, как она никогда в истории не совершалась. В ранней истории исповедь была очень редкой, она совершалась в Церкви только в случае смертных грехов, а в поздней истории редким стало и причастие. И таким образом впервые за две тысячи лет исповедь оказалась соединенной с причастием.

Именно в наше время возникла новая проблема — мы стали возрождать евхаристическую жизнь, призывать людей к частому причащению, а освободиться от утвердившейся прежде связи исповеди и причастия мы не можем. Вывод из этого простой: нужно разделить настоящее таинство покаяния и просто благословение на причастие. Покаянная молитва перед причастием в древней Церкви совершалась во время каждой литургии. Просто упразднить благословение на причастие, как это сделали на Западе, сейчас тоже неправильно, для России в особенности. У нас есть свои особенности, своя специфика, если будет возможность бесконтрольно подходить к чаше, то получится профанация евхаристии. Этого нельзя допустить, это было бы колоссальной ошибкой.

Если говорить о проблемах духовничества, то многое в размышлениях о. Александра Шмемана можно принять. В Греции, например, нет такого духовничества как у нас, точнее, псевдодуховничества. Духовниками там являются не все священники, а только наиболее опытные, часто это игумены монастырей, монахи. Но и они не проводят ежедневную исповедь перед причастием. Такое неприятие к исповеди, которое мы видим в дневнике о. Александра, мне кажется, не будет рождаться там, где все поставлено на свои места. То, что получилось у нас, в каком-то смысле закономерно, но это историческая неудача.

Я думаю, наша Церковь не сумела решить эти проблемы в значительной степени из-за гонений. Возрождение евхаристической жизни, о котором говорили и мечтали в начале ХХ века, обязательно привело бы к постановке всех этих вопросов. Но тут пришла советская власть, гонения. Церковь оказалась в таких обстоятельствах, когда она не могла решать свои проблемы.

И получилось то нездоровое положение, которое мы видим сейчас.

Сегодня все еще идет процесс выздоровления от тех тяжелых болезней, которые в ХХ веке развились в нашей церковной жизни. Этот процесс оздоровления не может быть быстрым. Он будет постепенным, медленным, накопительным. Но если он все-таки будет идти, если Господь нам даст время, то, я думаю, эти вопросы будут поставлены и будут решаться. Не нужно это замалчивать, нужно об этом говорить.

Мне кажется, что уже сейчас есть некоторые наметки к тому, чтобы все менялось к лучшему. Нужно действительно обсуждать эти проблемы, совместными усилиями искать выход.

Сергей Чапнин: Отец Владимир, что вам показалось наиболее интересным в дневниках отца Александра?

Протоиерей Владимир Воробьев: Отец Александр Шмеман был выдающимся, замечательным человеком, священником с большой буквы. Поэтому интересно буквально все, каждая строчка производит впечатление. Конечно, чувствуется, что о. Александр никогда в России не был. Он обо всем говорит немножко по-другому. Это помогает посмотреть на проблемы более широко, но все-таки не все созвучно нашему опыту.

Главное то, что о. Александр убедительно говорит о тех проблемах, которые, по существу будучи общими для нас, в чужеродной Православию американской жизни переживались им очень остро. И это помогает ему выпукло, по-новому чувствовать и говорить о том, что, по сути, всегда было известно. Действительно, Церковь не от мира сего, но в мире сем, — это вечное наше переживание, наша проблема, и главное, что так было, есть и будет. И должно так быть.

Евангельское благовестие — это закваска, которая должна сквашивать все тесто. А как это происходит? Это вечный процесс переквашивания. Он так и должен идти. И когда это переквашивание происходит, то все перепутывается, что-то скисло, а что-то еще нет. Так и должно быть. Это и есть состояние этого мира — неизбывное, постоянное, извечное состояние этого мира. Этот мир всегда остается под законом Евангельских слов, которые в прологе звучат как эпиграф: «Свет во тьме светит, и тьма его не объят». Евангельское благовестие — это всегда свет, который светит людям, и тьма его никогда не потушит. Но и не сказано, что свет этот просветит в земной жизни тьму и ее снимет, что ее больше не будет. Это только в будущем веке, а в этом веке всегда будет свет во тьме.

Это свечение во тьме остро переживается о. Александром. Угрожающая плотность тьмы, которая окружает нас и которая в нас самих — тоже предмет его переживаний. Угроза потерять этот свет, слабость этого света, — это те переживания, которые есть у каждого из нас. Не всякий так талантлив, так глубок, чтобы выразить это, но проблема у нас одна.

Жажда святости, жизнь в Духе Святом всегда редко встречается в этом мире, но известна каждому, кто ищет подлинной христианской жизни. Поэтому выход дневника о. Александра — большая радость для всех нас. Это большое приобретение, и мы будем его обсуждать. В то же время в ПСТГУ скоро будет напечатан еще один дневник — более ранний, но в нем те же переживания, — это дневник митрополита Арсения (Стадницкого). Те же самые духовные проблемы предстают перед нами в терминологии начала XX века и рассматриваются с позиции архиерея.

Сергей Чапнин: Советуете ли вы студентам Свято-Тихоновского университета и своим прихожанам читать этот дневник?

Протоиерей Владимир Воробьев: Я советую всем и всегда читать все хорошие, духовно содержательные книги. У современного человека дефицит чтения. Читать полезно все, кроме пошлостей. Отец Александр столь значительная фигура в православии XX века, что все им написанное очень интересно. Я всегда об этом говорю на своих лекциях.

Протоиерей Александр Степанов: Я согласен, что публикация дневников — это большое событие. В них для меня открылся человек, обладающий потрясающим талантом чувствовать и точно передавать свои самые глубокие переживания.

У нас в Петербурге уже состоялось небольшое обсуждение, в котором принял участие Никита Струве. Интересно, что на вопрос о том, имел ли в виду о. Александр публикацию своих дневников, он ответил положительно и добавил, что по сравнению с тем, как о. Александр говорил обычно, текст выглядит достаточно «причесанным».

Отец Владимир упоминал дневник епископа Арсения, а у меня возникла параллель с дневником о. Иоанна Кронштадского. Действительно, было бы интересно эти дневники сопоставить, учитывая общность литургического вдохновения обоих авторов. Но когда мы читаем дневник о. Иоанна, сразу бросается в глаза, что там практически ничего не говорится о событиях, происходящих вокруг. Есть поток внутренней духовной жизни, и все переживания связаны с этим: служение литургии, молитва, аскеза. Мне кажется, что в XIX веке еще можно было, будучи христианином, «отодвинуть» этот мир со всеми его проблемами. Существенное достижение о. Александра заключается в том, что ему удалось, не отодвигая этот мир, выделить в нем то, что причастно Царству. Его главное вдохновение — это именно грядущее Царство и эсхатологизм, которые раскрываются в Божественной литургии, но не замыкаются только в ней или только в собственно церковной жизни. Это Царство присутствует всюду, поэтому в дневнике о. Александра так много самых простых переживаний: человеческих, семейных.

И видно, что это не о чем-то постороннем. Это все о том же. Все равно это переживание того, что в нашем мире многое причастно этому Царству. Например, в культуре. Часто звучат размышления о светских нецерковных авторах, у которых столько света, т.е. того, что тоже причастно к Царству. Мне кажется, что сейчас это чрезвычайно важно и с миссионерской точки зрения. «Отодвинув» этот мир, мы не сможем привлечь людей к Церкви.

Несколько слов хотел бы добавить об исповеди. По своему пастырскому опыту знаю, что люди очень нуждаются в пастырской беседе. Не в общей, а именно в частной беседе. Почему это так? Все мы пережили очень тяжелые годы. Сами навыки устройства семейной жизни, воспитания детей, — все это сильно разрушено. Важную роль здесь может сыграть священник, но, поскольку другой формы индивидуального общения со священником, кроме исповеди, нет, именно беседа во время индивидуальной исповеди дает возможность оказать людям помощь, дать совет.

Отец Александр верно пишет, что надо выйти на другой уровень эсхатологического бытия, где эти проблемы не решаются, а снимаются. Мы к этому и должны призывать в своей проповеди, и, что особенно важно, показывать эту жизнь. Но иногда нужны и советы, нужно просто помочь разобраться в ситуации. В этом я вижу смысл частной исповеди, которая в перспективе должна была бы быть заменена пасторской беседой, отдельной от исповеди.

Сергей Чапнин: Мне показались неожиданными и в то же время удивительно точными слова о. Александра о молодежи. Он говорит о том, что вся молодежная культура — это манифест эгоизма. Он благодарен своему отцу за то, что отец им в молодые годы не пренебрегал, но и особо «не замечал». Церковь веками не замечала молодежную культуру, не рассматривала ее как отдельное миссионерское поле. И то, что мы сегодня начали с некоторым эпатажем говорить об особой миссии в молодежной среде, показывает, насколько мы стали нечувствительны к проблеме эгоизма.

Игумен Петр (Мещеринов): Это очень яркое место. Действительно, на Западе и теперь уже у нас молодежь выделена в какую-то особую группу. Эти слова убийственны в своей очевидности и правде. Да, молодежь — не самый стоящий возраст в духовном смысле, все у них действительно зациклено на себе. Юность стоит воспринимать как болезнь. К молодежи надо относиться с определенным вниманием и... как к больному, как к пациенту. Не более того.

Протоиерей Владимир Воробьев: Мы начинаем искать духовность в духовных исканиях молодежи...

Игумен Петр (Мещеринов): Мое церковное послушание — возиться с молодежью. И, при всей безукоризненной точности о. Александра, должен признаться, что с молодежью возиться мне нравится гораздо больше, чем с людьми старшего возраста. У молодых более свежее, более энергическое восприятие жизни, еще остается возможность их в чем-то убедить, что-то сказать с большей широтой и свободой.

Насколько слов о книге в целом. Для меня главный образ: я пью чистую, свежую воду. Мне было очень важно, что в этой книге прозвучало многое из того, о чем я думал, переживал. И не только я, но и многие, с кем приходится общаться. О многих вещах думать и говорить пока не принято, а у нас в монашеской среде это даже не одобряется. Поэтому я очень рад, что о проблемах говорит такой выдающийся человек.

В последнее время я заметил, что некоторые его позиции стали определяющими для хода моих мыслей. На днях я перелистывал новые книги об Иисусовой молитве, выпущенные издательством «Отчий дом». Уже вышли первый и второй том. И во втором томе написано, что Иисусова молитва — это умное делание, но там написано не только это: и о России-матушке, о том, какая плохая Америка, и о многом другом — толстенная книга. И мне вспомнились слова о. Александра Шмемана, что все это — болтовня о христианстве в чистом своем виде.

Очень важным представляется вопрос о том, какое влияние окажет на нас не столько книга о. Александра, сколько его переживание христианства. Сейчас церковная жизнь находится у своего рода распутья. С одной стороны, не получается созидать подлинную общину. И этому препятствует глубокое непонимание: зачем они нужны? Общины созидаются грандиозными усилиями пастырей, которые понимают нужность этого дела. Но и такие общины очень легко разрушаются. И это не сугубо церковная проблема. Это проблема нашего общества начала XXI века. Люди у нас разобщены, и это, отчасти, ответная реакция на советский коллективизм, а с другой стороны, свидетельство, что нет навыка взаимопомощи, нет навыка совместного нравственного делания.

Кроме  проблемы общины, есть и личные проблемы. Я замечаю, что для человека, десять лет живущего в Церкви, теряет силу индивидуальной аскетизм. В лучшем случае, если человек на правильном пути, он понимает, что аскетизм — это средство, а не цель христианской жизни. И получается, что христианину как бы некуда деться: с одной стороны, аскетическая линия как основной смысл жизни его уже не удовлетворяет, с другой стороны — некуда прилепиться, настоящих приходских общин по Москве совсем немного. Когда я читал о. Александра, я видел альтернативу: надо просто жить. Мне очень близки его размышления о том, что человек раскрывается тогда, когда он ничего не делает. На самом деле человек живет по-настоящему, когда «просто» живет. Это и есть выявление царствия, непрестанная жизнь со Христом, восприятие жизни как она есть, восприятие мира в всей его целостности. Нам необходима эта цельность жизни, восприятие жизни как дара Божия.

Сергей Чапнин: Дневники отца Александра настолько яркие и сильные, что у кого-то может возникнуть искушение записать их в разряд манифестов или программ по реформированию церковной жизни. Есть ли такая угроза? Или это все-таки преувеличение?

Протоиерей Георгий Митрофанов: Мне кажется, что дневник о. Александра всегда остается именно дневником, он не претендует на то, чтобы стать каким-то «катехизисом церковной позиции». Отец Александр размышляет, ставит вопросы и часто не дает ответов, заставляет нас тоже думать. Вполне естественно, что после многолетних гонений, которые пережила Церковь, у нас выработался охранительный консервативный рефлекс. Исторически он вполне объясним и оправдан. Но необходимо отдавать себе отчет в том, что сегодня надо идти вперед, понимая, что нельзя заниматься только реставрацией и восстановлением, а необходимо заниматься созиданием и творчеством.

Дневник отца Александра, который призывает именно к этому, будут критиковать и справа, и слева именно за то, что он не предлагает готовых рецептов, которых так чают наши правые и левые радикалы.

Кроме того, дневник стоит рассматривать как завещание о. Александра, но не завещание, в котором все расписано по пунктам и нотариально заверено у какой-то церковной власти. Суть наследия о. Александра Шмемана заключается в том, что он призывает нас не строить иллюзий, призывает нас творить церковную жизнь, не пытаясь сохранить какие-то исчерпавшие себя формы, а именно развивать церковную жизнь, веря в ее неизбывное содержание, которое от Бога дается нам во всей полноте.