Прерванный диалог

Наш разговор состоялся в конце ноября 2002 года, и вскоре отец Матфей сообщил мне номер телефона, по которому я должен был позвонить владыке Питириму и договориться о встрече.

Не без душевной робости набрал я указанный номер телефона, сознавая, что мне доведется говорить с человеком, яркая личность которого давно вызывала у меня чувство глубокого уважения. Много раз я видел его на экране телевизора, свободно беседующим со знаменитыми деятелями нашего государства и зарубежных стран, выступающим на Съезде народных депутатов и на заседаниях в Советском фонде культуры. Его спокойный, величавый и, смею отметить, красивый, даже аристократичный облик запомнился по фотографиям богослужений в Елоховском соборе, запечатлевшим его рядом со Святейшими Предстоятелями Русской Православной Церкви. Слышал я его проникновенные и прочувствованные слова, обращенные к пастве небольшого московского храма Воскресения Словущего в Брюсовом переулке, внимавшей своему архипастырю с умилением, любовью и благоговением. С интересом читал статьи и проповеди владыки Питирима в редактируемом им «Журнале Московской Патриархии», в которых он представал великолепным ученым-богословом, замечательным проповедником, талантливым историком Церкви.

По голосу в трубке телефона (который, как оказалось, был домашним) я сразу же понял, что мне ответил сам владыка. От волнения я не нашел ничего лучше, как смущенно спросить: «Это вы, ваше Высокопреосвященство?», на что получил добродушный и несколько ироничный ответ: «Да, это мое Высокопреосвященство!» Представившись, я изложил просьбу о встрече. Преосвященный ответил, что он вскоре уезжает в Тбилиси на юбилей Католикоса-Патриарха Грузинской Православной Церкви Илии II, и попросил позвонить позднее, заверив, что наш разговор непременно состоится. Встреча несколько раз переносилась, но все-таки я получил приглашение на личную аудиенцию у митрополита в его деловой резиденции в Глазовском переулке.

В пасмурный весенний день 4 апреля 2003 года я вошел в подъезд старинного здания в районе Арбата. Дверь налево, в квартиру первого этажа, открылась по моему обращению через домофон. Я оказался в приемной офиса «Фонда за выживание человечества», одним из учредителей которого являлся, как мне было уже известно, митрополит Питирим. Мне предложили оставить здесь пальто и препроводили в другое помещение, напротив той квартиры, в которую я пришел. Это был, по всей видимости, конференц-зал фонда: уютная просторная комната с подиумом для рояля, обставленная удобной простой мебелью, с фотопортретами членов правления фонда на стенах, среди которых я узнал многих представителей политической, научной и культурной элиты разных стран и России.

Едва я успел разложить на большом столе для заседаний принесенные с собой фотографии, как в зал вошел Преосвященный владыка, одетый в темно-серый подрясник. Преподав благословение, он усадил меня слева от себя за стол и сразу же потянулся за фотографией, лежащей рядом с ним. Я раскрыл блокнот и намеревался задать первый из приготовленных вопросов, но владыка Питирим опередил меня, уже начав перечислять изображенных на фотоснимке персонажей. Это была фотография богослужения в Елоховском соборе: в Царских вратах стоял Святейший Патриарх Алексий I (которого, конечно же, я и сам узнал) в окружении священников в облачениях. «Это — архимандрит Иоанн (Разумов), рядом — ключарь о. Зиновий, — отмечал владыка, — а слева, вполоборота к фотографу, стоит архимандрит Зосима, духовник Святейшего. Снимок, видимо, относится к концу 1940-х годов».

Углубившись в рассматривание другой фотографии, запечатлевшей эпизод погребения Святейшего Патриарха Сергия 18 мая 1944 года, владыка начал медленно произносить имена священников, стоявших у гроба почившего: о. Николай Колчицкий, о. Александр Смирнов, о. Иоанн Разумов. «А этот молодой иподиакон — безусловно, ныне здравствующий протоиерей Николай Ведерников», — сообщил мне митрополит.

Так, перебирая фотографии одну за другой, мы проговорили минут сорок. За это время я старался поближе рассмотреть лицо моего собеседника. Я отметил, что поредела и как-то потускнела его всем знакомая белоснежная окладистая борода, втянулись щеки, запали глаза, но взор их был приветливым и, я бы сказал, молодым. Он выглядел усталым и похудевшим, что я объяснил себе почтенным возрастом и старческой немощью, не ведая о том, что его уже поразил смертельный недуг. Речь была отчетливой, неторопливой, многие слова владыка произносил как бы улыбаясь; видимо, ему были приятны воспоминания о далеком ушедшем времени, навеянные нашей беседой. Митрополит с долей юмора рассказывал о шутливых прозвищах некоторых исконных прихожан собора, назвав, к примеру, «Робинзоном» носившего длинную бороду доктора Николая Понятовского — личного врача Святейшего Патриарха Алексия I.

Разговор незаметно перешел к другой теме, которая меня в то время занимала в связи с работой над статьей о московских Патриарших резиденциях для «Журнала Московской Патриархии». Зная, что владыка был старшим иподиаконом и хранителем ризницы Святейшего Алексия I, я попросил его вспомнить о жизни Патриаршей резиденции в Чистом переулке во второй половине 1940-х годов. Он охотно согласился и, взяв лист бумаги и карандаш, начал чертить план расположения помещений в Патриаршем доме того времени. «Вот здесь была моя комнатка, рядом жил о. Алексий Остапов, — комментировал мой собеседник, — здесь трудился секретарь Святейшего Данила Андреевич. Ванную комнату бывшего посольского особняка отвели под кабинет секретаря Хозяйственного управления Л.Н. Парийского, над чем все постоянно подтрунивали...»

Я поинтересовался историей основания домового Владимирского храма Патриархии, в котором владыка, еще будучи послушником Константином Нечаевым, пономарил с 1946 года. «Храм был поначалу очень простым: аналой и всего две иконы. Иконостас появился лишь в 1957 году», — рассказал владыка. И тут же вспомнил глубоко взволновавшую меня историю о том, как в то время Святейший Патриарх Алексий I передал ему, как своему ризничему, небольшой ящик с множеством священных реликвий — частиц мощей, завернутых в бумажки или помещенных в коробочки, — и благословил их разобрать. Константин Нечаев выяснил, что этот скромный на вид реликварий хранился в Патриархии со времени Святейшего Патриарха Сергия и содержал частицы мощей, принесенные ему священниками закрытых в 1930-х годах церквей Москвы и других мест и, видимо, втайне извлеченные из-под разрушенных престолов. Молодой ризничий выполнил ответственное поручение: определил принадлежность многих частиц святых останков (в том числе преподобного Никиты Новгородского, позже переданных в Новгород) и, по благословению Святейшего Владыки, устроил мощевик в Серапионовой палате Троице-Сергиевой лавры, поместив все реликвии в крышку деревянной раки, ранее служившей вместилищем мощей святителя Московского Алексия...

Так, в неторопливой беседе, незаметно прошло около двух часов. Оказалось, что мы с Преосвященным являемся ныне коллегами по преподавательской работе в технических вузах: он читает лекции в Университете путей сообщения (МИИТе), в котором когда-то, в годы войны, начинал учиться, а я — в Университете инженерной экологии.

В завершение разговора я осмелился спросить, не пишет ли владыка воспоминаний о своей богатой событиями и встречами с выдающимися современниками жизни. Он ответил, что сам писать не хочет, но мог бы что-нибудь наговорить на диктофон и потом прочитать распечатку. Вот когда я пожалел, что постеснялся достать из портфеля и включить диктофон, полагая, что запись беседы снизит уровень ее доверительности.

Я заторопился попрощаться, но владыка удержал меня и попросил зайти на несколько минут в его кабинет. Мы перешли в офис, и я был приглашен в рабочую комнату, в которой уже ожидал другой посетитель. Митрополит стал показывать собранные в книжных шкафах книги и обратил мое внимание на, видимо, дорогую для него фотографию. На ней был изображен сам владыка в окружении нескольких пожилых женщин — его одноклассниц из московской школы у Покровских ворот, где он учился в годы войны.

Затем, неожиданно для меня, он произнес: «А не хотели бы вы побывать у меня в Иосифо-Волоколамском монастыре? Там мы могли бы спокойно и в тишине обо всем поговорить, там же вы сможете у меня переночевать». Обрадованный таким неожиданным и лестным для меня предложением, я немедленно и с благодарностью согласился, и мы условились, что я позвоню владыке после Пасхи.

Но нашей второй встрече, к моей глубокой скорби, уже не суждено было осуществиться. Я узнал, что вскоре владыка Питирим был помещен в больницу и перенес операцию. Увидев его летом по телевизору участником торжеств в Сарове и Дивеево, я обрадовался и стал готовиться к новому разговору. Спустя некоторое время, я позвонил в его офис: мне вежливо ответили, что личная встреча невозможна, и предложили послать по факсу владыке мои вопросы. Позже до меня дошли сведения о том, что Преосвященный приезжал как простой богомолец приложиться к мощам мученика Трифона в храм иконы Божией Матери «Знамение» в Переяславской слободе и многие, знавшие его в лицо, не узнали архипастыря — так изменила болезнь его облик. Потом я получил сообщение от его сотрудницы, что мое письмо все же было передано митрополиту Питириму, но ответа я уже не дождался...

Возвращаясь арбатскими переулками к станции метро после сердечного прощания с владыкой, я вновь и вновь переживал в душе все нюансы нашей с ним беседы. Внезапно я ощутил овладевшую мною грусть, так как понял, что мне уделил свое дорогое время пожилой и усталый человек, остро ощущавший присущее его преклонному возрасту одиночество от потери духовных наставников, сверстников, да и просто внимательно слушающих собеседников. Вспомнив, как владыка с готовностью и интересом обращался к годам своей молодости в рассказе о них почти незнакомому гостю, я в мыслях горько посетовал на то, что уходят, не оставив записей воспоминаний, такие наши современники, как митрополит Волоколамский и Юрьевский Питирим, олицетворявшие собой всю трудную историю русского православия второй половины ХХ века.

Вечная память Вам, приснопамятный Преосвященный владыка Питирим!