Церковное право и государственное законодательство

12—14 мая 2003 г. в Институте российской истории РАН прошла научная конференция “Церковное право и государственное законодательство в истории России”. Организаторы — Центр истории религии и Церкви ИРИ РАН, Научный совет РАН “Роль религии в истории”, Центр изучения древнего права и другие — приурочили ее проведение к 75-летнему юбилею выдающегося историка, члена-корреспондента РАН Я.Н. Щапова.

Открыл конференцию доклад Н.Н. Лисового “Я.Н. Щапов и школа русского канонического права”. Выступавший коротко остановился на научном пути юбиляра, отметив, что в 1950—1980-е годы он был единственным ученым в России, кто имел научное и человеческое мужество быть настоящим историком Церкви, то есть исследовать вопросы “канонического богословия”, относящиеся к самой сути ее бытия. С начала 1960-х годов Я.Н. Щапов полностью посвятил себя этой теме. В 1978 г. вышла его знаменитая книга “Византийское правовое наследие на Руси и в славянских странах X—XIII вв.” — итог многолетних исследований русской Кормчей. Эта и последующие работы Я.Н. Щапова порой напрямую продолжали труды дореволюционных русских канонистов. Научные труды Я.Н. Щапова в 1997 г. были отмечены Святейшим Патриархом, который за соединение усилий светской и церковной науки наградил его орденом прп. Сергия Радонежского II степени.

За три дня работы конференции прозвучало более 40 докладов, посвященных путям адаптации византийского канонического наследия на Руси и влиянию государственного законодательства на жизнь Православной Церкви в России. Последняя проблема стала центральной на конференции. Отдельной теме — дискуссиям по церковно-каноническим вопросам в Поместных Церквах в ХХ веке — был посвящен доклад ответственного редактора газеты “Церковный вестник” С.В. Чапнина.

Последнему патриарху предпетровской поры Адриану был посвящен доклад А.П. Богданова. В нем было оспорено распространенное в исторической науке мнение о том, что введение коллегиального управления Церковью при Петре I было неизбежно в силу полного развала центрального церковного управления. С этой точки зрения учреждение Святейшего Синода “спасало” Российскую Церковь от развала и хаоса. Исследование А.П. Богданова показало, что патриархи Иоаким и Адриан в течение 10 лет последовательно совершенствовали центральное и местное церковное управление. Четче были определены функции дьяков патриарших приказов, ограничено взяточничество. Крестьяне просились жить на патриаршие земли, а не бежали с них. В результате доходы патриаршей казны росли, что являло разительный контраст с государевой казной, которая катастрофически пустела.

Однако в последние годы патриаршества патриарха Адриана государство все активнее вмешивалось в церковные дела, в обход патриарха назначая чиновников в его приказы и постепенно прибирая к рукам преуспевающие церковные приказы и кадровую политику. Делалось это с грубым нарушением канонических норм. Упразднение патриаршества стало последней точкой в этой “приватизации” церковного управления.

Как показал в своем докладе А.И. Курляндский, аналогичный процесс на рубеже XVII—XVIII вв. и в последующие два столетия происходил и в сфере церковной благотворительности. До Петра она была единственной формой “социальной работы” в Московской Руси и имела очень широкий размах. С начала XVIII в. государство последовательно изымало благотворительность из ведения Церкви и передавало ее органам местного управления, первым из которых был учрежденный Петром магистрат. Церковная же благотворительность, осуществлявшаяся прежде всего в виде милостыни, преследовалась. Единственный разрешенный ее вид касался монастырской благотворительности, цель которой, по мысли Петра,  заниматься призрением инвалидов.

Окончательный удар по социальному служению Церкви нанесла Екатерина II проведенной ею в 1762—1764 годах секуляризацией монастырских земель, которая подорвала базу церковной благотворительности. Тогда же было покончено и с практикой монастырского попечения об инвалидах. В дальнейшем правительство допускало лишь помощь Церкви неимущим священникам, то есть сделало ее внутрисословной.

Николай I стал использовать Церковь для финансирования государственного призрения, для чего в храмах устраивались ежегодные кружечные сборы. Отчасти вернуться к непосредственной помощи нуждающимся Церковь смогла лишь через 100 лет после указов Екатерины, когда в 1864 г. было разрешено устройство церковных братств. Одной из форм их деятельности была благотворительность. Однако братства не получили широкого распространения, так как закон ограничивал их работу лишь проповедью против старообрядцев и католиков (в Западном крае). В результате государственного давления  к началу ХХ в. церковная благотворительность оставалась крайне скудной.

Подобным образом влияло государственное законодательство и на жизнь монашества. На примере женских монастырей Е.Б. Емченко показала, как Духовный регламент Петра I, а затем введение монастырских штатов при Екатерине II ограничивали возможность развития общежительного монашества, закрепляли социальные различия между иноками. Поэтому духовное творчество находило себе выход в форме женских общежительных общин, которые далеко не всегда стремились получить статус монастыря.

Смысловой итог обсуждению вопроса о влиянии государства на жизнь Церкви подвел А.Л. Беглов. Он обратил внимание на то, что в течение 1920—1940-х годах советское руководство по собственному усмотрению определяло границу законного в церковной жизни. В 1920—1930-х годах сфера легального сужалась: из нее выбрасывались монашество, благотворительность, образование, снятые с регистрации приходы. В 1940-х годах, когда государственно-церковные отношения временно “потеплели”, границы легального стали расширяться: открывались храмы, монастыри, духовные школы. Однако сталинское руководство не желало связывать себя какими-либо обязательствами и законодательно закрепить положение Церкви. Оно рассматривало политику в отношении Церкви как “клапан”, который можно открывать или закрывать в зависимости от обстоятельств. Докладчик сопоставил церковную политику сталинского руководства с аналогичными мерами в области сельского хозяйства и пришел к выводу, что изменяемая граница легальности была характерной чертой советской социально-политической системы, с помощью которой она “пыталась взять под свой контроль глубинные человеческие потребности и производные от них общественные явления”.